отец Эндрю Уоррен
(р. 1670)
1670, декабрь - в Линкольншире, в фермерской семье Джерома и Анны Уоррен рождается третий сын, Эндрю.
1682-1688 - Эндрю Уоррен заканчивает школу. К этому же временному периоду относится его трагически окончившийся роман с молодой невестой местного землевладельца, Элизабет Гримсби.
1689 - после смерти Элизабет Гримсби, пережив глубокую душевную травму, поступает в семинарию.
1692 - семинаристом, проезжая с посланием от епископа через Шотландию, присутствует при резне в Гленко.
1695 - рукоположен в священники.
1695 - 1712 - назначен викарием в деревню под Нортгемптоном, затем в одном из городков горного Уэльса. В Нортгемптоне прославился неутолимой страстью к отшельничеству и духовным размышлениям; в Уэльсе, где прожил не более трёх лет - беспощадной борьбой с местными пережитками язычества (чем и заслужил крайнюю неприязнь местных жителей).
1713 - после многочисленных жалоб своей валлийской паствы переведён на службу викарием в Пограничье, в деревню Эддлстон.
* * *
Эндрю Уоррен родился на свет Божий холодной зимой 1670 года - в вьюжном декабре, под вой пришедшего с шотландских нагорий злого северного ветра.
Свистела в вечерних сумерках двадцать пятого числа месяца декабря вьюга - и в её порывах будто мелькали тени скачущих вдаль всадников, свирепых, страшных, крылатых и звериноголовых; и набожные жители линкольнширских закраин крестились, глядя им, - то ли живым, то ли примерещившимся - вслед.
Стоял на дворе Сочельник.
В деревне Белчфорд, в доме зажиточного, набожного и благопорядочного фермера Джерома Уоррена его жена, Энни, родила на свет третьего сына; и назван он был Эндрю - во имя глубоко чтимого самим Джеромом апостола Андрея.
читать дальшеФермерского наследия Эндрю, с его двумя старшими братьями, не светило даже при немалом хозяйстве отца; лежала перед ним, по всем параметрам, другая дорога. Может - учение; может - торговля (вслед за готовящимся к этому уже с детства - по фермерской практичности Джерома, - средним братом, Джеком); а может - и слово Божие, путь священника и вероучителя.
Шли дни, летели годы; и всё яснее становилось, что насколько не выйдет из Эндрю ни учёного мудреца, ни проныры-торговца - настолько же выйдет священник. Бледный, тихий, задумчивый мальчик играм со сверстниками, прогулкам и развлечениям всегда и всюду предпочитал священные книги да раздумья в одиночестве.
Посмотрев, каким сын стал к двенадцати годам, Джером Уоррен вздохнул - и принял единственно правильное решение. Юный Эндрю, столь явно предрасположенный к работе не физической, но умственной, был отдан на обучение в школу при церкви святых Петра и Павла. Помимо же школьных знаний (весьма скромных, как и в большинстве церковных школ), мальчик еженедельно брал уроки у приходящего учителя – дальнего родственника отца, отставного офицера Джеральда Хейли.
Школьное обучение восемнадцатилетний уже Эндрю Уоррен окончил в смутном 1688 году. Тяжёлые тучи ползли над ноябрьской Англией; в столице, говорят, лорды и министры сбросили короля-католика Якова – и отдали трон его дочери, принцессе Марии. Говорили, что муж её, принц Уильям, уже высадился на белых пляжах Торбея и идёт к Лондону – и на его пути сами собой открываются ворота застав; ему салютуют солдаты английской армии – армии, присягавшей королю Якову!, - а горожане встречают его цветами.
Кто-то называл это предательством.
Кто-то – заслуженным чествованием законного короля.
Эндрю же Уоррен не называл это никак – ибо 1688 год для него был смутен и тяжёл вовсе по другим причинам; и смена короля в свете этих причин оставалась для него не более чем достаточно туманной новостью откуда-то с юга страны.
За несколько месяцев до этого, в июле, он встретил на заутрене в церкви Белчфорда девушку – хрупкую, черноволосую и синеглазую, - которую никогда до этого в округе не видел. Она сидела прямо перед ним, в следующем ряду – и смотрела на алтарь, на простое распятие над ним.
В глазах её почему-то стояли слёзы.
Эндрю заговорил с ней после службы; вежливо, аккуратно, несколько старомодно и тяжеловесно – так, как и полагалось сыну порядочного линкольнширского фермера.
Девушку звали Элизабет Гримсби; и была она дочерью Уолтера Гримсби – крупного землевладельца, чьё поместье стояло в пяти милях к востоку от Белчфорда.
Тяжеловесность и старомодная вычурность речей молодого сына фермера её не отпугнула. За первой встречей последовала вторая, за ней третья; все – очень приличные, исключительно семейно-клановые: то в церкви, то в гостях у общих знакомых… и лишь иногда – на лесных тропах, на лугах за околицей, на закраинах ближнего болотца, вдали от чужих глаз и ушей.
Третьего сентября Эндрю Уоррен впервые в жизни со всей определенностью понял, что без Элизабет жизнь ему не мила.
Четвертого сентября Элизабет, - услышав это, - сообщила ему то, о чём молчала оба этих месяца. То, что всегда, в любом разговоре тщательно обходила стороной.
Она помолвлена. Сговорена за Мэтью Уиллингема – сына отцовского соседа, торговца лесом, человека делового и преуспевающего. По воле отца, естественно. Без единой искры любви, естественно.
Свадьба назначена на начало декабря.
Было много слёз, много разговоров и безумных планов.
Была – на картах пока только, на бумаге, - Америка. Колонии. Дальние заморские земли, где не достать ни Гримсби, ни Уиллингемам.
Был серый сентябрьский вечер. Тракт под Белчфордом. Владелец захудалого постоялого двора, получивший за молчание щедрую мзду сверх обычного. Снятая во втором этаже комната. Сероватые, застиранные простыни на старой рассохшейся кровати. Дождь, колотящий в окно. Чей-то глухой стон сквозь сжатые зубы. Двое, обнявшиеся – на кровати, под протекающим потолком.
И к чёрту всё.
* * *
Со второй половины ноября Элизабет почему-то становилась всё мрачнее. Отмалчивалась, недоговаривала. Потом перестала приходить на тайные свидания. Потом – отвечать на записки.
Эндрю догадался почти сразу.
Ещё до того, как в первые дни декабря по деревне пошел нехороший шепоток о крупной ссоре в имении старого Гримсби. О беременности его дочери.
О старухе Шеффилд, что, говорят, так умеет плод вынимать - куда там любому столичному лекарю.
Догадался – и, оседлав коня, погнал его короткой дорогой. По болотам, через кусты и перелески…
…и – опоздал. Опоздал навсегда, без какой-либо надежды исправить положение.
Потом эта картина часто будет ему сниться. Халупа старой Шеффилд – и посреди неё, на ветхом дощатом полу - кровь, кровь, море крови.
И в этой крови – по корни, по основание - черные локоны.
И – взглядом в потолок - холодные, застывшие синие глаза.
* * *
Оставаться после этого в Белчфорде было невозможно. Слухи в деревнях расходятся быстро – и уже через неделю все прекрасно знали, от кого была непраздна покойница. Голодными волками смотрели на молодого Уоррена Гримсби; медведями, с холодной нераздумчивой ненавистью – Уиллингемы.
Дорога оттуда оставалась только одна. Та самая, которая ждала его с детства.
Холодным рождественским утром, в день своего восемнадцатилетия, Эндрю Уоррен выехал из Белчфорда.
Единственной книгой в его дорожной сумке ожидаемо была Библия.
* * *
1689-1695 – шесть лет учения и послушания.
Семинарист. Затем – диакон.
И – посланец епископа с важным письмом в северную Шотландию.
На обратном пути – невольный свидетель событий в Гленко.
Семинарист Уоррен видел там почти всё. От возвращавшихся «на квартиры» солдат Кэмпбеллов – и до выгоревшей деревни в долине.
Был среди тех, кто ходил по пепелищу, пытаясь найти выживших.
Поднимал из снега окоченевшие тела.
Теперь по ночам ему являлась не только хижина в Белчфорде – но и холодный белый снег, укрывающий в горной долине тела двух пятилетних детишек – близнецов, видимо. Их матери. Двоих крепких пареньков лет пятнадцати – в клановых тартанах, при ножах… видимо, из горских вождей.
Много ли различия, впрочем.
Есть ли разница, от чего просыпаться – и понимать, что во сне ты кричишь, разбудив этим соседей за стеной.
* * *
Сначала была деревня под Нортгемптоном. Там хорошо было уходить в поля – и, сложив шалаш, сидеть часами, ни о чём не думая. Смотреть в серое небо. Читать молитву за молитвой.
Иногда небо откликалось дождём.
Проповедей Уоррена побаивались. Слишком, слишком много в них было ярости и резкости для тихой, сонной деревни.
Викарий, неделями пропадающий в шалаше в полях, слыл здесь то ли святым, то ли колдуном, то ли умалишенным. Местные, по правде говоря, слабо понимали разницу трёх этих категорий.
Там же, под Нортгемптоном, Уоррен впервые понял, как он ненавидит любое ведовство. Любую «магию». Любое «второе зрение», любые и различные «обряды», «традиции», все эти рябиновые ветви на окнах и заговоренные гвозди в карманах.
Мир, встающий со страниц Библии – и принявший, единственно принявший его самого и после Белчфорда, и после Гленко! – был светел. Понятен. Ясен. В нём был Замысел – и ничего, что не было бы предусмотрено Замыслом, случиться не могло.
Раз был Тот, Кто замыслил мир – значит, всё было не зря. Значит, всё – всё это! - было зачем-то.
Значит, так было нужно.
Те, кто нашептывал на воду и ставил молоко «серым соседям», кто варил зелья и заговаривал железо, шли против Замысла. Будто в насмешку над Единственным, некогда провозгласившим: «да не будет у тебя других богов!», они творили себе сотни мелких божков, божищ и божиков – и те, радостные, плели и путали свои сети. Своими интрижками и делишками, подколдовками и подмазками все они – и божки, и их верные смертные последователи – замутняли Замысел. Делали мир из понятного и единственно верного – тёмным, неоднозначным, случайным. Позволяли поверить в неудачи и нестыковки.
В то, что всё могло быть иначе.
* * *
Если Нортгемптон был первым знакомством с миром, где не чтили Бога, поклоняясь Ему – то Уэльс был цитаделью подобного.
Для Уоррена было жутковатым зрелище того, как люди чтят… тех, о ком Писание всегда отзывалось вполне недвусмысленно. Как говорят о них – словно о близких знакомых. Шутят. Пересказывают какие-то байки.
Выставляют вечером на крыльцо блюдце молока и кусок хлеба.
Сам священник не знал, что его пугает больше.
То ли то, что прямо названных в Писании бесами чтят тут – едва не больше
Бога.
То ли то, что люди, читающие важнейшую из книг этого мира, не понимают в ней ни строчки.
То ли, в конце концов, то, что к утру блюдце всегда оказывалось пустым.
* * *
«Горько лекарство, однако спасительно», - повторял отец Уоррен, уезжая. Горько-но-спасительно.
Помогало. Так легче было забыть, как те, кого он пытался спасти, открыть глаза… бросились к своему языческому жертвеннику, стоило тому рухнуть под ударом топора.
Горько лекарство, однако спасительно.
Они поймут, слышишь, Отец?
Они обязательно всё поймут. Дай только срок.
* * *
Путь его лежал в деревеньку Эддлстон, что на границе с Шотландией...